CentralAsia (CA) - Теракт в петербургском метро 3 апреля, унесший жизни 16 человек, и последовавший через четыре дня теракт в Стокгольме, также совершенный выходцем из Средней Азии, обострили дискуссию о происхождении нынешней волны террора. С подачи российских спецслужб заговорили о «среднеазиатском ядре» угрозы и о том, что мигрантов вербуют не только для вступления в ряды ИГИЛ, но и для выполнения терактов на территории России, говорится в статье «Из мигрантов в шахиды. Что стоит за новой волной террористов из Средней Азии» для Republic.ru (Slon.ru) эксперта по Центральной Азии, политолога Аркадия Дубнова.
«Среди россиян, которым в общем-то без разницы, где и когда происходит вербовка, эти разговоры породили очередной, более высокий, чем прежде, всплеск мигрантофобии. Заговорили о срочной необходимости введения виз для приезжих из Средней Азии, что хорошо скажется на рейтингах политиков и тиражах газет, но плохо на экономике, а значит, на уровне жизни тех, кто за это может проголосовать. Но разве это интересно тому, кому всякий чужой – лишний?».
Страны Средней Азии и Россия выбирают разные пути борьбы с вербовкой будущих террористов. Какой из них эффективнее? Это на днях в Институте диалога цивилизаций в Берлине и в Сахаровском центре в Москве обсудили эксперты из Германии, России, а главное, из Средней Азии – Кыргызстана и Узбекистана.
Кыргызстан: поиски справедливости
Кыргызский исследователь Кадыр Маликов привел данные о динамике роста экстремистских настроений среди молодежи в своей стране, откуда за последние годы воевать в Сирию в рядах ИГИЛ уехали 800 человек (54 из них погибли). Согласно опросам, проведенным в 2015–2016 годах, большинство выезжающих – парни 18–20 лет, мотивация которых носит идеологический, а отнюдь не социальный характер. Подавляющее количество волонтеров в ИГИЛ – выходцы из зажиточных семей либо семей, владевших мелким бизнесом. Некоторые даже продавали бизнес, чтобы купить оружие и переправить его в Сирию.
Дома несправедливость плодится на их глазах: силовики, отрабатывая «палочную» систему, задерживают верующих мусульман, а суд их приговаривает к длительным срокам заключения только за обнаруженную религиозную литературу. По словам Маликова, именно такие обвинения предъявляются большинству из сотен осужденных за экстремизм за последние годы (в 2015 году – 132 человека, в 2016-м – 185). В колониях они попадают под влияние религиозных и уголовных авторитетов, отбывающих длительные или пожизненные сроки заключения, которые беспрепятственно руководят деятельностью своих группировок и общин на воле. Мобильные телефоны в зоне у паханов – дело обыденное, все можно купить и пронести. Кыргызстан известен своими вольными порядками в тюрьмах и на зонах.
Так тюрьмы становятся «университетами ИГИЛ», которые оканчивает молодежь, никогда не учившаяся в медресе. Все познания об исламе черпаются из интернета и проповедей в специальных закрытых молельных домах и квартирах. Именно поэтому контрпропаганда, ведущаяся через прихожан в мечетях, куда ходят старики или в лучшем случае люди среднего поколения, оказывается делом бессмысленным.
Ситуацию полицейского произвола усугубляет то, что Кыргызстан (как это ни парадоксально на фоне действий силовиков) заметно отличается от своих соседей гораздо более либеральным законодательством, регулирующим деятельность религиозных организаций. Только в этой стране, например, не запрещена «Таблиги джамаат» (а переводе с арабского – община призыва) – организация, которая считается аполитичной и занимается исламским просвещением. Однако, как показывает практика последних лет, именно «Таблиги» все чаще становится начальной школой для подготовки к вступлению в ИГИЛ и «Джебхат-ан-Нусра».
В Кыргызстане заметный рост исламского экстремизма определяется еще и историческим напряжением между кыргызским большинством и узбекским меньшинством, проживающим на юге, в той части Ферганской долины, что находится на территории Кыргызстана. Хорошо известно, к каким трагическим последствиям привели столкновения между кыргызами и узбеками – жертвами так называемых ошских событий в мае 1990 года и в июне 2010 года стали сотни людей, а тысячи остались без крова и средств к существованию. Узбекская община в Кыргызстане до сих пор пребывает в состоянии психологической, экономической и политической фрустрации, а официальный Бишкек не в состоянии обеспечить справедливое и беспристрастное отношение к нуждам этнических узбеков. Справедливости ради необходимо сказать, что и сами они, запуганные и лишенные надежды на лучшую участь, не предпринимают серьезных усилий к выходу из самоизоляции.
Изоляция и устремляет их в поиски собственной идентичности в ряды ИГИЛ, туда, где они видят смысл в борьбе с кяфирами (неверными). Неудивительно поэтому, что подавляющее количество отправляющихся из Кыргызстана в Сирию воевать – этнические узбеки.
Узбекистан: опасности диктатуры
Совершенно иной картина противостояния исламскому экстремизму выглядит в Узбекистане, где политический режим квалифицируется не иначе как жестко авторитарный. Как утверждал на конференции в Берлине бывший директор Института стратегических исследований при президенте Узбекистана Рафик Сайфуллин, в стране уже многие годы действует «нулевой уровень толерантности». Он был введен еще в 1990-е годы первым президентом Узбекистана Исламом Каримовым, скончавшимся в прошлом году. По указанию Каримова из страны без всяких сантиментов были высланы все мигранты-афганцы и запрещены все религиозные организации – такие как «Хизб ут-Тахрир» и Исламское движение Узбекистана (ИДУ). Одна часть их лидеров была уничтожена, другая сбежала в соседние страны, чем создала им, как заметил Сайфуллин, изрядную головную боль.
Такому радикальному решению способствовало знакомство Каримова в 1991 году с будущими лидерами ИДУ, а тогда еще бывшими комсомольскими активистами Тахиром Юлдашевым и Джумой Намангани в третьем по размеру городе страны Намангане. После распада СССР созданная ими партия «Адолат» («Справедливость») установила там власть законов шариата, и Каримов лично летал на переговоры с восставшими. Опыт знакомства с исламистской властью был для Каримова весьма драматичным, если не сказать унизительным, и во многом определил его политическую практику на четверть века вперед.
В последние три года в Узбекистане, где 53% от 32-миллионного населения составляет молодежь моложе 20 лет, проходит постоянно действующая операция «Антитеррор». В рамках операции с 20 февраля по 8 марта этого года только в Ташкенте было задержано 1200 человек, из которых 252 находились в розыске. Заодно, утверждает Сайфуллин, «столица была почищена от криминала, воровства и наркотиков». «Мы понимаем, – говорит он, – что большие полномочия, полученные полицией и спецслужбами, их действия, чрезмерно жесткий контроль на транспорте причиняют неудобства горожанам, но большинство эти меры поддерживают, – терроризма сегодня в Узбекистане нет».
Успешность этой тактики оценивать трудно, но следует признать, что после кровопролитного подавления волнений в Андижане в мае 2005 года о каких-либо терактах в Узбекистане – во всяком случае, по данным официального Ташкента, – ничего не известно. Радикалы вытесняются из страны и уезжают на территорию Афганистана и Сирии. Узбекские власти не предоставляют данных о количестве уехавших воевать в рядах ИГИЛ в Сирии и Ираке, но, по некоторым данным, там с оружием в руках действуют как минимум три группировки узбекских боевиков, часть из которых попала туда из южных областей Кыргызстана. Российские аналитики говорят примерно о шестистах боевиках, выехавших в Сирию в 2016 году.
Служба национальной безопасности (СНБ) Узбекистана, славящаяся своим тотальным контролем практически над всеми сферами жизнедеятельности страны, особенно пристально следит за возвращающимися в страну мигрантами, долгое время находившимися за ее пределами, в первую очередь в России. СНБ получает от своих осведомителей информацию о тех, кто активно посещает мечети и регулярно пользуется интернетом. По возвращении на родину по отношению к этим мигрантам спецслужбы проявляют особенно тщательный интерес.
Россия: уроки радикализма
По данным Владимира Путина, из России в ИГИЛ уехало до четырех тысяч человек. Эксперты называют и большую цифру, порядка семи тысяч. Это не считая тех, кто когда-то уехал в Афганистан или, например, проживающих в Турции чеченцев, часть которых также отправилась воевать в Сирию.
Российские эксперты Алексей Гришин и Олег Симаков, участвовавшие в дискуссии в Сахаровском центре, рассказали, что спецслужбы центральноазиатских стран предъявляют определенные претензии своим российским коллегам в связи с тем, что мигранты уезжают в Россию «чистыми», не зараженными экстремистскими настроениями, а возвращаются домой часто уже «грязными». Они указывают, что пропаганда и вербовка в радикальные структуры происходит на российской территории. Делается это искусно и профессионально. Поначалу не владеющих сносным русским языком приезжих ставят в невыносимые, практически рабские условия зависимости от работодателей. Затем появляются так называемые спасители из родственных этнических группировок, которые внушают обездоленным, что над ними издеваются «неверные», которым надо научиться мстить. Так мигранты попадают в зависимость от спасителей, которые передают их в руки вербовщиков, и затем уже начинается специальная работа.
Парадоксальность ситуации в том, утверждает бывший член Общественной палаты России Алексей Гришин, что эта деятельность происходит отчасти в соответствии с социальной доктриной российских мусульман, утвержденной Советом муфтиев России при активном содействии заместителя начальника Управления внутренней политики Администрации президента РФ генерала ФСБ Михаила Белоусова. По его данным, она скопирована с документов, написанных шейхом аль-Карадаги, одним из идеологов «Братьев-мусульман», что провоцирует конфликты между приверженцами традиционных мусульманских течений в России и салафитами.
В этой доктрине, возмущается Гришин, Россия упоминается лишь пару раз, а Саудовская Аравия 16 раз, президент РФ – один раз, а Абдель Ваххаб (родоначальник ваххабизма) – четыре раза. Есть там и курьезные положения, которые слишком уж явно не соотносятся с российскими условиями, – к примеру, призыв заниматься спортом, чтобы мальчик мог с первого раза вскочить на верблюда.
В доктрине есть и раздел, где утверждается примат веры над любовью к родине, являющийся, по словам эксперта, ключевым при работе с мигрантами, которые отобраны на этапе наводки. Затем на этапе формирования мотивации у мигранта интересуются, что для него важнее, любовь к родине или верность догматам веры. Если он начинает сомневаться в ответе, то его не берут в дальнейшую разработку.
Другая сторона проблемы, связанной с опасностью агитации и вербовки в экстремистские структуры на территории России, состоит в том, что в стране сегодня насчитывается 92 (больше, чем субъектов Федерации) муфтията, которые представляют собой независимые друг от друга религиозные объединения, значительная часть которых постепенно оказалась под влиянием выходцев из Центральной Азии, не чуждых салафитским течениям ислама. Этот процесс начался в 1990-е годы, когда в части среднеазиатских стран было принято жесткое антирелигиозное законодательство и многие мусульманские богословы спасались бегством в Россию, где благодаря своему хорошему образованию постепенно стали занимать главенствующее положение в местных общинах.
Что можно противопоставить этим обстоятельствам, внятного ответа эксперты дать не в состоянии. Но понятно, что введением визового режима из Центральной Азии ситуацию не выправить, поскольку угрозы религиозного экстремизма и терроризма в подавляющем большинстве носят внутрироссийский характер.
