Билл Гейтс говорит:

Пять лет назад я стоял на сцене TED и говорил о том, что мир в опасности, в какой-то момент может начаться глобальная эпидемия. Но мои слова не были услышаны, и сейчас происходит именно то, о чем я предупреждал. Мы уже пережили вспышки вирусов Зика, Эбола, SARS, MERS — я надеялся, этого будет достаточно, чтобы мы поняли: в мире, где люди постоянно путешествуют, последствия эпидемии могут быть ужасны.

Я пытался сказать не только о нашей неготовности к эпидемии, но и о том, что мы можем подготовиться, если будем инвестировать в науку. Но, к сожалению, мало что было сделано. Имели место кое-какие успехи в области разработки вакцин, но что касается диагностики, создания противовирусных препаратов, изучения механизмов выработки антител — то есть всего того, что нам необходимо было развивать — не получило никакой поддержки. И теперь мы имеем респираторный вирус, который, к сожалению, оправдывает все мои негативные прогнозы.

Респираторные вирусы — худшее, что может быть

Сегодня большинство людей, заболевших COVID-19, выживает. Это очень заразный вирус, гораздо более заразный, чем MERS или SARS, но не такой смертельный. Хотя усилия, которые предпринимаются, чтобы погасить эпидемию, беспрецедентны. Она превратилась в глобальную проблему, как многие и опасались. Сколько людей умрет? Неизвестно. При неадекватных мерах мы можем столкнуться с ростом смертности, вплоть до уровня оспы. Но если мы отреагируем правильно, то сможем избежать громадных потерь и повторения ситуации с гриппом 1918 года.

Коронавирус демонстрирует странную комбинацию свойств: он опаснее гриппа, но не так опасен, как Эбола. При этом он очень заразен даже до того, как начинают появляться первые симптомы. Например, заразиться вирусом Эбола можно, только когда вы уже лежите в постели, а не ходите в магазин и не ездите на автобусе в церковь. Но в случае с гриппом и COVID-19 вы сначала чувствуете лишь небольшое недомогание и, скорее всего, продолжаете заниматься своими делами, заражая окружающих. Респираторные вирусы, на ранних стадиях не мешающие жить обычной жизнью, в некотором роде, худшее, что может быть. К тому же, как я уже говорил, по сравнению с 1918 годом люди стали намного больше перемещаться по миру. Это работает против нас, но за нас медицина — за это время она стала намного лучше.

Потерянный февраль перегрузил здравоохранение

В январе, когда заговорили о возможности передачи коронавируса от человека к человеку, стало понятно: эпидемия будет протекать по наихудшему сценарию и, скорее всего, ее будет трудно сдержать. 23 января Китай ввел свой эквивалент ЧС — в довольно экстремальной форме, и нам очень повезло, что эти меры помогли значительно сократить темпы распространения инфекции. Именно в январе нам всем стоило озаботиться этой проблемой, заняться созданием тестов, начать работать над терапией и вакциной, потому что уже тогда было ясно: это новый респираторный вирус с высоким уровнем передаваемости и смертности.

Но мы не начали выпускать тесты в феврале, как это сделала, например, Южная Корея. В итоге они сумели протестировать всех контактировавших с зараженными и устроить индивидуальный карантин, благодаря чему эпидемия в стране пошла на спад даже без введения общей изоляции. Масштабное тестирование и строгая изоляция в Китае и Южной Корее позволили обойтись малым процентом инфицированных — в Китае это всего 0,01% населения. Если мы не последуем примеру этих стран, у нас заболеет большая часть населения, и система здравоохранения будет катастрофически перегружена.

Тестирование как индикатор необходимости локдауна

Сейчас мы должны сосредоточиться на тестировании. Это самый критичный момент, лишь с помощью масштабного тестирования мы сможем понять, стоит ли усиливать карантин или же можно его ослабить.

Однако до сих пор США не вышли на нужный уровень тестирования и не применяет его тогда, когда это действительно нужно. Сейчас многие врачи, у которых появились симптомы, не могут пройти тест и не знают, идти им на работу или нет. При этом мы тестируем огромное количество людей, у которых нет вообще никаких симптомов. Это неправильно. Тестирование должно не только иметь самый высший приоритет, но и быть правильно организовано.

Сейчас государство не занимается наращиванием масштабов тестирования и не контролирует его организацию. Нужно создать сайт, зайдя на который вы можете сообщить, кто вы такой, где работаете, и описать свои симптомы. Исходя из этого система определит, нужен ли вам тест немедленно, и сообщит, где его можно сделать. Возможно через полгода появится возможность делать тесты дома и через 24 часа получать результат, но пока все тестирование происходит с участием врачей и лабораторий.

Чем быстрее был введен локдаун, тем быстрее его отменят

Еще один важный момент — режим изоляции. Он строго соблюдается в некоторых штатах США, а в других — нет. Локдаун — тяжелое испытание не только для людей, но и для экономики. Но чем раньше мы введем жесткую изоляцию, тем быстрее сможем ее отменить и вернуться к привычной жизни.

Многие люди сейчас озабочены тем, что ценой победы над вирусом будет крах экономики и им придется сидеть без работы месяц, три и более. Возможно, кто-то из политиков считает, что рост ВВП — самый важный фактор. Но сложно сказать людям: «Продолжайте ходить в рестораны, купите новый дом, игнорируйте эту гору тел за углом, мы хотим, чтобы вы продолжали тратить деньги». Сложно сказать людям, что они должны вести себя как обычно, хотя эпидемия угрожает их родителям, а их действия способствуют распространению болезни.

Я не знаю ни одной развитой страны, которая выбрала бы подобный путь. Это правда, что при таком подходе в течение нескольких лет будет сформирован коллективный иммунитет. Но он не заработает до тех пор, пока не будет инфицировано более половины населения. А до тех пор вы лишь получите перегруженную систему здравоохранения и уровень смертности 3-4% вместо 1%. Сама идея пойти по такому пути — безответственна. Что нам нужно, так это строгая изоляция, чтобы через 4–6 недель, если все будет хорошо, мы смогли ее ослабить и жить дальше.

Даже если 1% населения заболеет, государства, которые придерживались стратегии игнорирования болезни, станут изгоями. Несколько стран Европы, которые не до конца изучили эту стратегию, думали: «А не стоит ли нам в какой-то степени продолжать жить как раньше?» Это заманчиво. Например, Япония попыталась придерживаться «золотой середины», поскольку там всего несколько сотен заболевших (сейчас — более 15 тыс) и есть возможность сдержать эпидемию, не нанеся большого ущерба экономике — с помощью масштабного тестирования, отслеживания контактов, ограничения въезда в страну. Но США уже пересекли ту черту, которая бы позволила ограничиться такими мерами. Мы должны были действовать быстро, чтобы избежать долгого режима изоляции, но мы этого не сделали.

Возможна ли вторая вспышка?

Есть ли опасность второй вспышки эпидемии после снятия ограничений? Если опираться на опыт Китая и Южной Кореи, то очевидно, что бессимптомные носители не становятся причиной большого числа заражений. И это, безусловно, положительный фактор. Существует нашумевшая математическая модель распространения инфекции, согласно которой возврат к обычной жизни будет долгим. Но данные этой модели не совпадают с тем, что мы видим в Китае. Кроме того, похоже, бессимптомных носителей не так уж и много.

Представьте, что один заболевший заражает четверых и этот цикл повторяется каждые 10 дней. Пройдите через восемь таких циклов, и у вас получится большая цифра. Начните с 10 тысяч и попробуйте сделать то же самое, вы ужаснетесь. А теперь представьте, что один бессимптомный носитель заражает в среднем 0,4 человека, и посмотрите, что произойдет с количеством в итоге. Оно упадет до нуля. Экспоненциальная зависимость очень и очень драматична. Когда показатель выше 1, цифры стремительно растут, когда ниже — стремительно уменьшаются. Таким образом, в Китае показатель распространения инфекции опустился ниже 1. И эти результаты обеспечил карантин! Кстати, слово карантин происходит от итальянского quaranta — 40. Именно столько дней в Средневековье ждали, чтобы уберечься от чумы, и для нас это также основная тактика. Мы можем поддерживать минимальный уровень смертности благодаря лечению. Но не выпустить количество заболевших за пределы 1% населения могут только две вещи: изоляция и тестирование.

На самом деле, изоляция — единственный метод реакции и сдерживания вируса. В Китае она длилась шесть недель, так что и нас ждет не меньший срок. Если изоляция будет организована правильно, то через 20 дней мы увидим изменения к лучшему. Мы обязаны принять меры, чтобы сохранить показатель распространения инфекции не выше 0,4, и этот уровень надо поддерживать в течение нескольких недель. Это будет нелегко и, к сожалению, это окажет огромное влияние на экономику.

Сезонность вируса можно будет оценить ближе к осени

Есть ли у вируса сезонность, проявляет ли он чувствительность к высоким температурам? Что говорят нам примеры южного полушария: Южной Америки, Австралии, Африки, Новой Зеландии? Размах эпидемии там как будто бы меньше, или же мы просто не видим истинных масштабов из-за отсутствия массового тестирования. Только через несколько месяцев можно будет оценить сезонность вируса, и это может оказаться хорошей новостью для северного полушария и не очень хорошей для южного.

Наверное, благодаря наступлению теплого сезона в северном полушарии мы сможем выиграть немного времени. А время сейчас важно, потому что наши инструменты сдерживания пандемии становятся все лучше. Но, к сожалению, в следующие несколько месяцев, по мере приближения осени и зимы в южном полушарии, мы можем увидеть там усложнение ситуации. И хотя население южного полушария примерно в 10 раз меньше, чем северного, там высок процент людей с ВИЧ, различными болезнями легких, недостаточным питанием. Как эти страны будут справляться с вирусом, пока неизвестно.

Чем ниже социальный уровень, тем выше риск

Очень жаль, но эпидемия скажется на бедных странах гораздо сильнее, чем на богатых. Если развитые страны все сделают правильно, то к лету они смогут ослабить ограничения, как Китай и другие государства, которые быстро среагировали на пандемию. Но в развивающихся странах очень трудно обеспечить изоляцию. Как это сделать, если люди там должны как-то зарабатывать себе на жизнь, если они выходят за едой каждый день и живут в трущобах, где все находятся очень близко друг к другу?

Другими словами, риск тем выше, чем ниже ступень социальной лестницы. Поэтому мы должны ускорить разработку вакцины. Специалисты говорят, что это займет, возможно, менее 18 месяцев. Мы должны обеспечить бедные страны всем необходимым для лечения, чтобы не пришлось 5% населения подключать к аппаратам ИВЛ. Даже если бы у них было это оборудование, у них нет персонала, нет коек, их система здравоохранения просто не имеет мощностей, чтобы бороться с пандемией.

Я очень беспокоюсь о том, что в бедных странах из-за хаоса в здравоохранении уровень смертности будет расти не только из-за коронавируса.

Вакцины, лекарства, плазма

Уже есть множество проектов вакцин, но к их оценке следует подходить беспристрастно. Мы должны убедиться, что производство вакцины будет доступно не только для развитых стран, ее цена для всего мира должна быть довольно низкой. И вакцина, разумеется, должна была доступна каждому. Кроме того, она не должна вызывать побочных эффектов, сопоставимых с ущербом от самого вируса.

Есть также лекарства — ремдесивир, гидроксихлорохин, азитромицин — которые демонстрируют положительные результаты, хотя данные пока противоречивые. Также обсуждается возможность использования плазмы переболевших пациентов. Это довольно сложный процесс по сравнению, например, с лекарством, которое можно быстро изготовить в больших количествах. И это не самый дешевый способ лечения. Но массовое тестирование и здесь очень важно, так как способно выявить бессимптомно переболевших людей, которые могли бы добровольно сдавать кровь для получения антител.

Сотрудничество или противоречия?

Ожидаю ли я развития мирового сотрудничества или обострения противоречий, противостояний вроде «США против Китая»? Я думаю, что возможны оба варианта развития событий. Хочется верить, что страны, которые уже оправились от вируса, будут помогать остальным. Если нам (США) удастся справиться с эпидемией к лету, мы будем в состоянии помочь другим странам.

Высокотехнологичные компании могут многое сделать, чтобы изменить ситуацию. И в том, что касается науки, обмена сведениями, мы можем наблюдать довольно высокий уровень сотрудничества. Частный бизнес проявляет большую заинтересованность в том, чтобы помочь остановить пандемию. Бесценно, что сегодня мы можем общаться, находясь в разных точках мира, в реальном времени отслеживать распространение болезни, быстро дополнять и обрабатывать данные. К сожалению, это не самые приятные данные, но сейчас следить за ними может каждый. В 1918 году у людей не было таких возможностей.

К сожалению, когда появляется болезнь, у многих обостряется чувство отчуждения. Мы не должны допускать этого. Нам нужно физически изолироваться, но при этом создать сообщества для консолидации ресурсов — будь то еда, медикаменты, поддержка пожилых людей, психологическая помощь в изоляции. Хотя сейчас мы ограничены в физическом контакте с людьми, наша щедрость должна только увеличиваться.

Можем подготовиться и знаем, как это сделать

Теперь мы точно знаем, что пандемия — нечто страшное, и этой проблеме не уделялось должного внимания. Мы также знаем, что можем подготовиться к следующей пандемии, и знаем, как это сделать. Наука на нашей стороне. Да, это будет стоить десятки миллиардов, но не сотни миллиардов и не триллионы долларов. В любом случае, это мизерная сумма по сравнению с возможными экономическими потерями. В 2015 году на конференции TED я сказал: «Следующая эпидемия гриппа может стоить нам 4 триллиона». Я подумал тогда: какая огромная сумма, неужели это правда? Да, как мы видим теперь, это правда.

Эпидемия нанесет огромный ущерб экономике. В ближайшей перспективе у нас то и дело будут возникать разные сложности. Поэтому людям придется очень много помогать друг другу. Мы живем в беспрецедентное время, сейчас мы можем быть креативны, как никогда, соблюдая при этом необходимую дистанцию.

Я оптимист — будь то проблемы сотрудничества между странами, изменения климата, болезней — малярии, туберкулеза, рака — я настроен очень позитивно. Количество инноваций, наша способность работать вместе — все это внушает оптимизм.

Я уверен, что эта эпидемия нас сплотит. Мы выберемся из нее и в другой раз будем готовы. Через два-три года все закончится. В следующий раз, когда мы увидим патоген, мы сможем произвести несколько миллиардов тестов за пару недель, понять, какое противовирусное средство сработает и быстро выпустить нужное количество. И, если мы отработаем нужные механизмы сейчас, мы сможем создать вакцину (возможно, РНК-вакцину) в течение шести месяцев. Существуют инновации, которые, я надеюсь, будут щедро профинансированы. И через три года мы оглянемся и скажем: «Это было ужасно. Было много потерь и много героев. Но мы всем миром выучили этот урок».